Дневник любовницы мафии [СИ] - Страница 17

В тот день прежняя Карина Орлова умерла. И на сцену вышла новая, другая, чуждая и мне самой. Карина, которую Коршун полюбил, как родную дочь, и Карина, которую до конца жизни не забудет Алекс. О, он всегда будет меня вспоминать последними словами. А началось все банально: со вранья родной мамочке:

— Алло, мам? У меня все отлично. Я закончила хорошо, пятерок и четверок напополам, — говорила я радостным голосом, хотя в это время из зеркала напротив на меня смотрели совершенно невеселые глаза. От света из кухонного окна глаза эти вспыхивали фиолетовыми огоньками. Ярко-фиолетовые. — Что, мам? — спохватилась я.

— Говорю, у тебя деньги остались еще?

— Конечно, — удивилась я. — Глупый вопрос.

— Я так соскучилась! Видели тебя по телевизору… Зачем ты покрасила волосы? — Вот черт!

— Не устояла, Лена уговорила, — тон получился раскаивающимся, но глаза не изменились.

— Ах, эта ужасная кокетка! — беззлобно усмехнулась мама. — Ты совсем ничего не ешь, да? Опять похудела. Так я и знала, что ты не будешь готовить!

Я опасливо взглянула на свою плиту, словно два дня уже как покрывшиеся плесенью макароны могли меня разоблачить.

— Мамочка, я хорошо ем, просто тренировки отнимают все силы. Сколько бы я не ела — не поможет.

И она мне поверила, откровенной лжи, родная мама! Человек, который знает меня лучше, чем кто-либо… Я тяжело вздохнула, прикрыв ладошкой микрофон.

— Ну ладно, скоро мы уже приедем.

— Ой, мне звонят, мама! Я побегу.

— Ну беги к подругам, — я поджала губы. Знала бы она кто именно мне звонит.

— Конечно, целую, мамочка. Люблю-люблю, — так я всегда говорила ей с экрана и посылала поцелуи. Она усмехнулась и нажала отбой, а я поторопилась принять другой вызов: — Привет, Алекс, — и прозвучало это так, словно я только что несколько километров пробежала. Пришлось ругать саму себя последними словами, потому что его звонки меня радовали все больше. Кому я вру? Все гораздо хуже: я начинала злиться, когда от него не было вестей.

Выступление во дворце культуры организовала тренер. Она обещала губернатору показать свою «олимпийскую надежду».

— Евгения Ивановна, вы уверены, что это было нужно? — спросила я от нечего делать, пока она завивала в любезно предоставленной нам гримерке мои волосы. Я не впервые заметила, что ей в принципе нравится со мной возиться.

— Знаешь, я всегда хотела, чтобы у меня была дочка, хорошенькая, с милыми детскими кудряшками, — улыбнулась она, рассматривая меня в зеркале. — Я мечтала, что буду ее одевать, причесывать, красить, как куколку. Вот смотрю на тебя — ты просто ребенок о каком я мечтала. Лет двенадцать тебе было, когда я тебя взяла? Ничуть не изменилась, — она вздохнула. — Как так получилось, что бог не дал мне детей? — по ее щеке одиноко скатилась слеза, которую тренер тотчас смахнула. — Если бы я знала, чем закончатся мои победы на чемпионатах, я бы послала к черту все эти медали, — она сняла с плойки еще один безупречный локон. — Спорт — не всегда хорошо. Сегодня ты выступаешь как живое произведение искусства. Запомни. Если решишь покинуть большой спорт — ни слова против не скажу.

— Но у вас есть муж. — Господи, ну зачем я это сказала?

— Есть-есть, — произнесла она бодро. И как-то очень цинично добавила: — куда ж ему деться?

Она отключила плойку и начала собирать мои волосы на затылке в причудливую прическу. Я уж было подумала, что странный разговор закончен, но не тут-то было!

— Вот воспитываю я вас, моих учениц, как родных детей, но вы когда-то уйдете, у вас будут заботы поважнее, чем прежний тренер, — грустно улыбнулась она. — Но что мы все обо мне, когда у тебя на лице все признаки полномасштабной личной трагедии? Выкладывай.

Я запрокинула голову, чтобы не растекалась тушь от слез. Тренер погладила меня по спине. И я рассказала ей про подруг. Вот бывает так, что кому-то что-то говоришь, и ноль эмоций, а у тренер аж губы подрагивали от досады.

— Иногда мне хочется убить Алекса, — задумчиво проговорила она она и царапнула меня заколкой. Я не ожидала и дернулась, а она без тени сочувствия дернула меня обратно. Вот такая вот она: физическая боль для нее ничего не значит, а чуть что случись — сразу в слезы.

— Не надо. Он-то в чем виноват? — вздохнула я. Честно говоря, я пыталась обвинить Алекса, и иногда мне даже удавалось это, но потом я совершала новую переоценку ценностей, и понимала, что без червоточинки так запросто не расковыряешь. Так что перекладывать с больной головы на здоровую?

— Ой не надо! Он привлекает слишком много внимания и прекрасно это знает. И наслаждается эффектом. Сплошная показуха: стрелки на брюках, машина в винилах, — она покачала головой. — Ну еще бы, а скажешь что, так в ответ: я гонщик, гонщик…

— Да? — удивилась я.

— А ты не знала? — удивилась тренер.

Я даже улыбнулась. Пусть бы она побольше о нем рассказала. Стоп! Нельзя. Мне нельзя о нем думать, это закончится плохо. Тренер молчаливо, но вряд ли осознанно поддержала мое решение и предпочла сосредоточиться на прическе.

— Ну, что скажешь?

— Очаровательно.

И я правда стала похожа на Элю Граданскую. Платье бы еще алое, и вообще копия. А абсолютно довольная собой тренер улыбнулась и вышла из комнаты, оставляя меня наедине с моими мыслями. Но от такой перспективы я отказалась, накинула халат поверх костюма и вышла в коридор. Мимо прошествовали двое парней, оба окинули меня одобрительными взглядами. Надо будет еще раз поблагодарить тренера.

— Я собираюсь ехать в лагерь вожатой на пару недель, — протянула мне она бутылку воды. — Тебе надо со мной. Поговорить с мамой?