Дневник любовницы мафии [СИ] - Страница 41

Я пролежала в больнице неделю, а потом меня выписали. Швы сняли, но тренер меня чуть не добила, клянусь. Личная мегадрама в олимпийский сезон, МОЙ олимпийский сезон. Второго у меня может и не случиться, да и этот лучше всего по возрасту подходит… Так что тренер категорически отказалась дать мне отпуск в лечебных целях, ограничилась щадящей нагрузкой.

После одной из тренировок перед самым отъездом в лагерь тренер не выдержала. Она вызвала меня к себе, гневно взглянула и сказала:

— Я же предупреждала тебя! — И я сжала челюсть так, что услышала скрип собственных зубов. Ну, нет, без нее бы я ни за что не догадалась как капитально облажалась!

— Я ничего «такого» не сделала, а что сделала — мои проблемы, разберусь. — И тренер опешила. Раньше я никогда не позволяла себе такого тона в разговоре с ней.

— Выезд в семь тридцать. Не опаздывай, — не менее ледяным тоном сообщила она, явно наказывая. И мои губы дрогнули.

Я вылетела из здания на не по-летнему холодную улицу и заплакала. Потому что я обидела человека, который всегда желал мне добра. Но я не могла не злиться, это ее стараниями я… И вдруг тренер вышла на улицу и по-матерински обняла.

— Простите, пожалуйста. Мне так жаль.

— И ты прости, — прошептала она. — Ты можешь мне рассказать.

— Нет, не сейчас. Может, позже, — покачала я головой, а потом направилась к метро.

Краска с волос начала, хвала господу, смываться, однако волосы стали отвратительного светло-светло ржавого цвета! О да, я нашла оттенок еще хуже моего золотисто-рыжего — пепельно-рыжий. А еще после болезни я перестала наряжаться и краситься, словно это могло меня отдалить от образа Эли Граданской. И выглядела, признаться, просто жутко. С синяками под глазами, страшным цветом волос и ярко-красным шрамом на руке. На лбу не хватает надписи «неблагополучный ребенок». Думаю, мама и папа больше никогда и никуда не уедут, напротив, устроят мне домашний арест длиною в жизнь. А я этого хочу? Нет, не хочу! А это значит, надо перестать хандрить и взять себя в руки, пока у них остались еще нервые клетки. В тот день я решила, что пусть я травмированная, но все еще красивая лгунья. И я дала себе обещание, что тот день будет последним. Никто никогда больше не увидит меня такой! А для этого надо было выговориться. У меня на выбор было две жилетки.

— Дима! — на всех парах влетела я в кабинет доктора Дьяченко. И он успокаивающе улыбнулся. Ждал. Настоящий доктор и, забегая вперед, настоящий друг. Мой лучший друг. Мы поехали к нему домой. Это как насмешка. Один человек из этого дома и подъезда пропал из моей жизни, а другой появился. И когда он оставил на подземной стоянке машину, неподалеку я увидела черную мицубиши. Меня точно ножом полоснули.

Прежде чем мы начали разговор по душам, товарищ доктор притащил два стакана, достал спирт и с пугающим профессионализмом начал тот самый спирт разводить. Не удивительно, что я выложила ему все, что случилось, как на духу. И даже с лирическими отступлениями в виде собственных домыслов и рассуждений. Какой ужас. Он молчал до последнего, но под конец все-таки начал пьяно материться.

— Знаешь, я не хочу быть такой как она, даже внешне, — сказала я.

— Не будь. Если тебе это поможет, делай все не как она! Не одевайся как она, не делай то, что она, не связывайся с парнем, с которым спит она. Пей, например, спирт! И у меня даже есть тост! За то, чтобы больше никто об этом не узнал. Мы сохраним это в тайне! Только ты и я, — заговорщически подмигнул он.

Что удивительно, наутро у меня не было похмелья. Я сочла сие за знак свыше. Значит, оно мне было нужно. И я дала себе клятву, что больше об Алексе плакаться не буду. Ну и такую гадость, как спирт, больше пить зареклась.

— Вот смотрю я на тебя, Карина, и думаю, что же ты тут без нас делала? — вопрошала мама, вытаскивая из моего шкафа кучу новых шмоток.

— Я, мам, встречалась с одним молодым человеком, который решил, что я одета неправильно, — решила не врать на этот раз я. Мама на меня посмотрела недовольно.

— Ты взяла у него деньги?

— Знаешь, мам, было очень трудно отказаться, учитывая, что половину моей прошлой одежды он попросту выбросил!

У мамы дар речи, кажется, отнялся.

— Ты ничего о нем не говорила. Вы расстались?

— Это было несерьезно. Он из ветреных. Но накупить мне кучу тряпок успел, — изобразила я усмешку. Мама пожала плечами, но она не поверила. Мда, эту часть легенды я не продумала.

— Как его зовут? — спросила она.

— Саша, — ответила я без запинки.

Мама кивнула. Самое обычное имя. И меня оно ничуть не задело, Алексу оно не подходило, ассоциаций не вызывало. Пока мама отходила от шока, я сидела, закинув ноги на стол и уставившись в экран компьютера, полыхающий разноцветным ковром лугов. В последнее время у меня в плейлисте крутилась только одна печальная песня, верный признак затяжной депрессии.

До отъезда в лагерь меня взяла новая мания: те вещи, что покупал мне Алекс, я переделывала под новый стиль. На душе серо, а стало быть, надо одеваться ярко. И ни у кого не будет повода думать, что девушка, одетая как попугай на самом деле только что выбралась… не скажем откуда.

День отъезда выдался солнечный. Я стояла с чемоданом в руках и размышляла. Евгения Ивановна больше никого не взяла из своих учениц. Мы с ней ожидали автобус. Мама не смогла прийти, и я была за это ей благодарна.

Короткая джинсовая юбка была одета поверх черных ажурных леггинсов, ярко-сиреневый топик и на высоком каблуке зеленые босоножки. На руки я одела вязаные зеленые рукава.